Выступление Карсавиной в «Жар-птице» очаровало зрителей в общем и итальянского поэта Габриэля Д’Аннунцио в частности. Единственным неверным шагом стало не то, что оркестром дирижировал Габриэль Пьерне, а не сам композитор, а привлечение к работе над декорациями и костюмами Головина. Некоторые костюмы (в частности, Царевича и Жар-птицы) Дягилев счел неудовлетворительными и попросил Бакста сделать для них новые эскизы. Сам Стравинский писал художнику Рериху:

Несмотря на эти стилистические ошибки, балет имел успех, и Стравинский мог надеяться на продолжение сотрудничества с Дягилевым. Он рассказал ему, что работает вместе с Рерихом над новым балетом «Великая жертва» (будущая «Весна священная»). Дягилев сразу же заинтересовался. Импресарио и музыкант стали идеальными партнерами. Нижинский писал об этом:

В завершающих программу «Ориенталиях» Нижинский исполнял два номера – «Сиамский танец» (музыка Кристиана Синдинга), состоявший главным образом из поз в сиамском стиле, «подсмотренных» Фокиным у труппы сиамских танцоров, которых он видел несколькими годами ранее в Петербурге, и «Кобольд» (исполнялся под одноименное фортепьянное произведение Эдварда Грига, оркестрованное Стравинским). Дивертисмент состоял из «хореографических эскизов», по определению Дягилева. Как всегда, импресарио соединил в одном спектакле разные музыкальные произведения (сочинения Александра Глазунова, Кристиана Синдинга, Антона Аренского, Эдварда Грига и Александра Бородина). Декорации и костюмы принадлежали Константину Коровину и Льву Баксту, оркестром дирижировал Черепнин. Говоря об успехе, который ждал Нижинского, следует упомянуть тот факт, что над художественной стороной обоих номеров Вацлав работал самостоятельно. [92] Фокин, как делал обычно, ставя танцы, просто показал ему отдельные па, оставив окончательную доработку на усмотрение танцовщика.

По окончании сезона труппа поехала в Брюссель, куда ее пригласили дать два спектакля в Театре де ла Монне. Нижинский исполнял в «Половецких плясках» из «Князя Игоря» партию Лучника. В прошлогоднем парижском сезоне эту роль исполнял Адольф Больмом, а именно 18 мая 1909 года в театре «Шатле». Нижинский сам попросил Дягилева об этой роли. Идея была не очень удачной: это правда, что внешне Больм, идеально соответствовавший партии татарского воина, плохо подходил для романтических образов: у него были суровые, несколько азиатские черты лица, он имел плотное телосложение и был немного тяжеловат… Но так же верно и то, что легкий и воздушный Нижинский, в свою очередь, не походил на предводителя дикого степного племени. После выступления Вацлав признал, что ему не следовало браться за роль Лучника.

После нескольких новых спектаклей, показанных в Париже, в конце июля 1910 года компания снова распалась. Нижинский провел несколько дней с матерью и сестрой в Карлсбаде, а потом присоединился к Дягилеву в Венеции. Оттуда он писал семье письма, по которым видно: Вацлав был рад, что поехал в Венецию. Он провел много времени на пляжах Лидо, где, по его словам, собирался весь «бомонд» и где люди бывали, чтобы покрасоваться, а не для удовольствия. Возможно, именно тогда Лев Бакст нарисовал его в полный рост в купальном костюме; этот портрет Нижинскому очень нравился. [93]

Летние отпуска подходили к концу. Артисты должны были возвращаться в Санкт-Петербург, чтобы подготовиться к открытию сезона. Сезон 1910 года открывался 4 сентября «Жизелью» с Нижинским и Анной Павловой. А Вацлав все еще не вернулся. Он заболел и остался в Венеции, несмотря на приказание немедленно приехать дирекции Императорских театров. Потом сообщил, что вернется, когда полностью оправится. В итоге представление «Жизели» перенесли на 26 сентября. На этот раз Нижинскому предстояло танцевать с Кар-савиной (так как Павлова уехала на гастроли в Соединенные Штаты). Но Вацлав снова упустил возможность станцевать «Жизель» в Мариинском театре, хотя писал сестре, что чувствует себя значительно лучше. И действительно, в это время он находился с Дягилевым в Лозанне, где Стравинский сыграл им свое новое, почти законченное произведение, которое решил назвать «Плач Петрушки» (у Дягилева тут же возникла идея использовать эту композицию как основу для балета о русской ярмарке, и все пришли к мнению, что создать либретто и оформить декорации под силу только Бенуа). В октябре оба любовника появились в Париже, где их видели на открытии выставки Жак-Эмиля Бланша. Художник написал портрет Нижинского в костюме для «Сиамского танца» из «Ориенталий». Восточные черты лица танцовщика, его загадочная улыбка и выразительные руки пленили парижан. Вацлава стали узнавать на улицах, что сильно его смущало, так как он чаще всего выходил из дому в поисках кокоток, и заставляло, по его словам, «пускаться на хитрости». Во время этого пребывания в Париже он познакомился с Рейналдо Аном и Жаном Кокто, чтобы обсудить балет «Синий бог», который им заказал Дягилев в 1909 году. А тот, в свою очередь, искал деловой встречи с Астрюком.

Нижинский вернулся в Санкт-Петербург в конце ноября, полностью поглощенный многочисленными проектами. «Он был очень сдержан и задумчив, – вспоминает Бронислава, – однако казался как-то по-новому счастливым». Дягилев решил создать собственную балетную труппу [94] и поручил Нижинскому постановку балета «Послеполуденный отдых фавна» на музыку Дебюсси. Этот выбор имел много причин: прежде всего, Дягилев сомневался в новаторских способностях Фокина. Упрямство хореографа, его претенциозность и узость взглядов привели импресарио к убеждению, что Фокин не тот соратник, о котором он мечтал. Тем более что он самостоятельно выработал свою собственную теорию хореографии. Дягилев, видевший себя новым Пигмалионом, поступательно создающим хореографа, которого любит, не мог с этим смириться. Наконец, он имел дар распознавать таланты среди молодых артистов. Возможно, он угадал в Нижинском гениального хореографа. Тем не менее, чтобы не задевать самолюбия Фокина раньше времени, было решено держать в секрете то, что Нижинский начал сочинять свой балет; об этом знала только сестра Вацлава. Вот несколько отрывков из дневника Брониславы:

Мы видим здесь проявление двух черт личности Нижинского: его приверженность работе и его неспособность выразить себя при помощи слов. Он работал как модельер, используя тело своей сестры в качестве ткани. Далее становятся явными его гений, а затем и оборотная сторона его таланта: